На Оке тоже ловлю. Клюёт на пескаря, бычка и нарезку из плотвы. Какое место выберешь - бывает что на все донки залетает, а ставишь чуть ниже или выше - пустота.
Отлично отловился! У нас живец это живая рыбка, а резка это резка. Тычка это длинный дрын, на конце которого метр лески с крючком и наживкой. А то, чем Вы ловите, это поставушка или закидушка.
Интересно , не знал что на куски рыбы налим берет . У нас только летом налим ловится - руками по норам , попадаются приличные . Никами другими способами не получается ловит - и зимой пробовали и весной .
Водится, у меня вечером клевал даже тогда, когда сброс воды с ГЭСа был, такая течка была, что корабли еле выплывали, а донки вообще вдоль берега вытягивались. Ничего, двух поймал, клевали.
Что тебе? - спросил я. - Ну, для чего ты пташку убил? - начал он, глядя мне прямо в лицо. - Как для чего?.. Коростель - это дичь: его есть можно. - Не для того ты убил его, барин: станешь ты его есть! Ты его для потехи своей убил. - Да ведь ты сам небось гусей или куриц, например, ешь? - Та птица богом определенная для человека, а коростель - птица вольная, лесная. И не он один: много ее, всякой лесной твари, и полевой и речной твари, и болотной и луговой, и верховой и низовой - и грех ее убивать, и пускай она живет на земле до своего предела... А человеку пища положена другая; пища ему другая и другое питье: хлеб - божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов. Я с удивлением поглядел на Касьяна. Слова его лились свободно; он не искал их, он говорил с тихим одушевлением и кроткою важностию, изредка закрывая глаза. - Так и рыбу, по-твоему, грешно убивать? - спросил я. - У рыбы кровь холодная, - возразил он с уверенностию, - рыба тварь немая. Она не боится, не веселится: рыба тварь бессловесная. Рыба не чувствует, в ней и кровь не живая... Кровь, - продолжал он, помолчав, - святое дело кровь! Кровь солнышка божия не видит, кровь от свету прячется... великий грех показать свету кровь, великий грех и страх... Ох, великий! Он вздохнул и потупился. Я, признаюсь, с совершенным изумлением посмотрел на странного старика. Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный... Я не слыхал ничего подобного. - Скажи, пожалуйста, Касьян, - начал я, не
