Я как рубеж запомню вечер: декабрь, безогненная мгла, я хлеб в руке домой несла, и вдруг соседка мне навстречу. - Сменяй на платье, - говорит, - менять не хочешь - дай по дружбе. Десятый день, как дочь лежит. Не хороню. Ей гробик нужен. Его за хлеб сколотят нам. Отдай. Ведь ты сама рожала…- И я сказала: - Не отдам.- И бедный ломоть крепче сжала. - Отдай, - она просила, - ты сама ребенка хоронила. Я принесла тогда цветы, чтоб ты украсила могилу.- …Как будто на краю земли, одни, во мгле, в жестокой схватке, две женщины, мы рядом шли, две матери, две ленинградки. И, одержимая, она молила долго, горько, робко. И сил хватило у меня не уступить мой хлеб на гробик. И сил хватило - привести ее к себе, шепнув угрюмо: - На, съешь кусочек, съешь… прости! Мне для живых не жаль - не думай.- …Прожив декабрь, январь, февраль, я повторяю с дрожью счастья: мне ничего живым не жаль - ни слез, ни радости, ни страсти. Перед лицом твоим, Война, я поднимаю клятву эту, как вечной жизни эстафету, что мне друзьями вручена. Их множество - друзей моих, друзей родного Ленинграда. О, мы задохлись бы без них в мучительном кольце блокады.
Добрый день! Извините , что не сразу отвечаю Вам. Не очень, честно говоря, в этом во всем шарю. Только прочитала Ваш комментарий. Спасибо большое за теплые слова. Уже есть задумки насчет другого видео, поэтому нужно подождать!
@@user-jp6ye9nu5y да хотелось бы услышать ещё что нибудь в вашем прочтении в вас есть чтото что цепляет за душу с первого раза. У Матвейчук Маши перенимайте опыт ru-vid.com/video/%D0%B2%D0%B8%D0%B4%D0%B5%D0%BE-mvc3W-o18Zo.html
Белая война . Клюёт мороз гортань и ликовую кожу, смотря ветрами вглубь, в блестящие глаза, как будто в мясо бьёт зубчатый, мелкий ножик, киркой - породу гор, как пленника лоза. Лишь мародёрит волк, голодный до бессилья. Дымит вдали мой танк, трубой слегка коптя. Зима внесла сюда тоску и тишь, насилье. Но мой топор со мной. С ним горе - не беда! Вращается волна, неся белейший порох, и россыпью зерна стегает в полумгле. Так труден этот путь, хотя не так уж долог! А холод - дикий ёж - залез за щёки мне. Шрапнель снежинок вверх, навстречу, по затылку. А льдинки пылью вьют, шурша и чуть ползя, осколками кружат, ложатся на могилки, сугробы и бугор собою серебря. А за спиною тяжь! Как будто враг вцепился, иль это друг-боец, кого спасти тащу, иль щит от пуль "своих", обломков и чекистов? Хваленья раздаю заплечному мешку! Метель - горчичный газ - сложил и убаюкал повстанцев и борцов, что ждали битву год. Живые - по домам, а трусы все на юге, и под покровом спит животных малый род. Один лишь я бреду. Дрова все печка съела. Пора готовить впрок снарядов целый строй. Вокруг лишь белый прах, зола и взрывы мела. Большой январский день, как яро-ратный бой.
А она и не ленинградка, она из Казани. Имеет право не знать, как говорят ленинградцы, тем более, что ей всего 16 лет.Умница, прочитала очень хорошо и передала правильно все эмоции.
Я как рубеж запомню вечер: декабрь, безогненная мгла, я хлеб в руке домой несла, и вдруг соседка мне навстречу. - Сменяй на платье,- говорит,- менять не хочешь - дай по дружбе. Десятый день, как дочь лежит. Не хороню. Ей гробик нужен. Его за хлеб сколотят нам. Отдай. Ведь ты сама рожала...- И я сказала: - Не отдам.- И бедный ломоть крепче сжала. - Отдай,- она просила,- ты сама ребенка хоронила. Я принесла тогда цветы, чтоб ты украсила могилу.- ...Как будто на краю земли, одни, во мгле, в жестокой схватке, две женщины, мы рядом шли, две матери, две ленинградки. И, одержимая, она молила долго, горько, робко. И сил хватило у меня не уступить мой хлеб на гробик. И сил хватило - привести ее к себе, шепнув угрюмо: - На, съешь кусочек, съешь... прости! Мне для живых не жаль - не думай.- ...Прожив декабрь, январь, февраль, я повторяю с дрожью счастья: мне ничего живым не жаль - ни слез, ни радости, ни страсти. Перед лицом твоим, Война, я поднимаю клятву эту, как вечной жизни эстафету, что мне друзьями вручена. Их множество - друзей моих, друзей родного Ленинграда. О, мы задохлись бы без них в мучительном кольце блокады.
