Сейчас, конечно, те диалоги про политику во времена Болотной 2012-го года воспринимаются как старое доброе ретро, другая жизнь, совсем другой мир и другая Россия.
Как по мне, подавляющее большинство приведённых здесь комментариев - лишнее подтверждение того, что «гений всегда несвоевремен»... Вот и выбирай: либо ты будешь гением - и тебя назовут "умником" (то есть, по сути, дураком), либо ты будешь излагать нечто в духе "масла масленого" (то есть предлагать другим "вариться в собственном соку") - и таким образом, быть может, в ту же минуту прослывёшь одним из умнейших людей планеты ✨
Манера ... нервной скороговорки .. в купе с запрелельной абстрактной метафорикой, ежесекундно прерываемая, отступлениями- ремарками ... делают безнадежными попытки найти устойчивый смысл произносимого ... При том, что чувак - дико крутой ... Жаль .. Манера изложения убивает содержание излагаемого .. для слушателя ...
@@BloodPact Но, извинюсь, для узкого круга профессионалов, к каковым себя скромно причисляю, всё в ролике проговариваемое, особенно индуцируемые ассоциативные ряды, это очень, очень интересно и круто .. и дико талантливо .. Спасибо !..
Девочка-отличница и учитель совершенно правы. Вопрос почему Вас, автор, не заставили родители наизусть выучить адрес школы? Меня например заставили. В подготовительном классе. Я училась во времена, когда МЧС не было.
Словом "дискурс", без которого прекрасно обходились до, примерно, 1990-го года, докладчик просто задолбал. Дурной тон использовать заимствования, без которых можно отлично обойтись. Выдаёт презрение к родному языку и неумение говорить именно на нём./// Прослушал 40 минут - впечатление, что ясности с предметом лекции у самого докладчика нет. Очень мутно.
58:00 изнанка де Сада - сентиментальность в духе Бальзака. А можно сказать, что изнанкой сентиментальности Бальзака могло бы быть что-то похожее на де Сада?
А мне нравится такой быстрый темп, и заряженность ведущего. Это такой неуемный объем, который примет тот, кто готов)! Ведущий как будто хочет отдать поскорее это, чтобы самому освободиться, чтобы потом наполниться
Бодрияйр 1. миф о разделении на "Систему вещей", "Общество потребления" и на "Симулякры и симуляции" - постмодернисткий этап Постмодерн набитый симулякрами представляет сам же себя, и само представление уже и есть симулякр, так что это за такое время? которое представляет, то что декларирует
У левых мозгов нет, кроме Ги Дебора. Поэтому порете ахинею и приплетаете дурацкие сравнения. Смулянский, ты дебил. Акция Пусси Райот имеет политическое, а не философское значение. Цель акции выставить российскую оппозицию дураками. Это четкая и спланированная диверсия. Заказчиков ищите в лице тех, кто обвинил Буковского в педофилии, кто организует фейковые отравления Кара-Мурзе и Навальному. Кроме того, почему бы не выстраться над религиозным чувством русских? Ведь это так здорово осквернить веру ненавистного народа.,
@@BloodPact рандомное воспоминание, не имеющее отношения к содержанию данного видео. Однако же, стоит отметить, «феноменальные» свойства вашей памяти, тогда как мы знаем из Лакана, что основная её функция - забывать. Именно так вы стали эмоготом, это и была первосцена?
На самом деле, требование, потребность - это не наше требование. Это требование самого означающего. Оно создано, чтобы подавать заявку. Когда ребенок говорит матери, - смотри, машинка поехала, - он что мать хочет как-то удивить? Ничего подобного. Он делает это по дороге домой из детского сада, потому что по дороге в детский сад мать сама ему это говорила: смотри, собачка побежала, би-би поехала. И ребенок проверяет, можно ли ему сказать такие вещи. То есть, если ему об этом говорят, это имеет какой-то важный смысл? Для ребенка это ни малейшего смысла не имеет. Ни собачка, ни машинка ему не интересны, пока на них не укажет ему указующий перст матери с ее указующим означающим высказыванием. Но, когда ребенок это слышит, он конечно же, начинает задумываться, а зачем такие вещи вообще нужны, зачем люди такое говорят? Наверное, это имеет какой-то смысл, коль они и вправду это говорят? Поэтому когда ребенок идет домой из детского сада и начинает с матерью толковать на разные светские темы, о собачке, о мальчике Мише, ребенок совершенно не желает ничего поведать, он просто проверяет, а вправду ли язык создан для того, чтобы толковать на разные темы. И когда мать по мере сил старается улыбаться, отвечать, она конечно же, по мере сил, это заблуждение в нем поддерживает. Вот так-то мы людьми и становимся. Только так мы в мир языка и приходим, мы являемся людьми потому, что вот так вот странно используем означающее. Зачем мы его используем? Ведь это пользы никакой не приносит. Совершенно неведомо. С каким бы требованием мы к большому другому не обращались, мы всегда уже в ошибке, потому что язык изначально выражает собой требование, даже когда ребёнок ничего у матери не просит, не говорит ей что он мокрый, или что он хочет есть, или что ему нужен вот тот сникерс, - даже когда он просто рассуждает с ней на светские темы, он уже что-то требует. Он проверяет: а вправду ли означающее способно уловить внимание Другого? И потому, что означающее, язык, представляет собой требование в чистом виде, ничего удивительного, что когда мы и вправду с помощью языка начинаем требовать - а другого способа-то у нас нет, язык начинает работать странным образом: если уж он до этого работал каким-то образом своеобычным и своеобразным, то ничего удивительного, что когда мы сами начинаем требовать, через него, ничего не получается: язык уже работает по-своему. Лакан тратит массу силу, чтобы показать нам вот это измерение фантазма, когда нам кажется, что другой должен нам доставить удовольствие, - а зачем мы к Другому обращаемся? - Потому что ждем от него удовлетворения потребности. Какой это потребности - мы сказать никогда не можем. И понятно почему: это же не наша потребность, это потребность языка, она заключена в основании означающего. Это означающее чего-то "требует" - Бог весть чего. И именно поэтому, показывает Лакан, мы должны поставить телегу позади лошади (а мы конечно же делаем не так), и показать, что не так дело обстоит, что у нас есть какая-то потребность, мы выражаем ее языком, ну и разумеется в итоге ничего хорошего не получается, но другого средства нет: все обстоит совершенно иначе. Это означающее, это язык выражает собой какое-то требование, требование, обращенное к другому, требование, чтобы он исполнил наше желание, требование Бог весть чего (потому что это же не наше желание). А мы, болтаясь на конце вот этого языка, чего-то в итоге получаем; и мы всегда получаем не то, чего хотели. Мы же не знаем, чего хотел тот самый язык, почему он так работает. Мы просто каким-то образом пытаемся им пользоваться, и конечно же, "пользоваться" им нельзя, и вот от этого все и получается. И Лакан показывает, что не в том дело, что мы от природы причастны какой-то полноте бытия, имеем массу потребностей, требований к другому, которого мыслим чуть ли не Богом (поэтому Лакан называет его Большим Другим), и потом когда к нему обращаемся, пытаемся часть хотя бы, своих гигантских потребностей, крошечку хотя бы удовлетворить. Все обстоит совершенно иначе. Сначала есть язык, есть означающее, которое приходя в наш мир, выражает собой огромное требование. И вот этого требования мы становимся заложниками и рабами. У нас нету никаких потребностей до языка, у нас нету никакого желания, вот это самое измерение, обращенное к Другому, когда мы думаем, что вот этот самый, он тот, кого я ждал / кого я ждала, вот ему-то я вверю и перепоручу самого себя, на него-то я возложу свои ожидания и надежды! (а это измерение и есть то, что мы называем любовью: полностью довериться другому, и именно поэтому, говорит Лакан, на другом конце любви, живет Большой Другой; потому что ясно, что кем же еще, кроме как большим, застилающим горизонт, ему только и быть? Как же может быть иначе?) Но нам нужно всегда не попадаться в ловушку. Ведь не в том дело, говорит Лакан, что этот другой нас полонит, обманет, манипулировать, издеваться над нами, в конце концов, убьет; все обстоит совершенно иначе. Другой не может удовлетворить нашу потребность не потому, что он питает какие-то свои иллюзии, или хочет реализовать через нас какие-то свои гадкие цели, не в этом же дело; просто другой, он такой же заложник языка, он ведь тоже не знает ничего о том, как работает язык, когда мы предъявляем требование; другому просто не представить, какие это огромные требования, он никогда этого не видит. И поэтому, когда мы с мольбой и надеждой смотрим на того, кого мы называем большим другим,- ведь не в том дело, что мы по отношению к нему являемся рабами, а он господином; глупость и в том, и в другом суждении
То есть, зачем нужен большой другой? От чего переходит наша цепочка от "малого а" к большому другому? А Лакан как известно называет свой семинар посвященный этому вопросу, "От большого другого к малому": если малое а есть мнимое удовлетворение влечения, малое а способно заставить нас поверить (мы помним, что малое а это означающее) что вот, удовлетворение близко, оно вот в этой дыре, еще чуть-чуть, одно усилие, и я получу то, чего я хотел, - вот если это малое а существует, то совершенно очевидно, что на уровне другого человека, оно функционирует как большой другой, как большое а, что Лакан так и означает, потому что это другой, это тот, кому я обращаюсь с потребностью: тот другой, кому я могу ввериться, тот который знает мои желания и нужды(я их сам не знаю, и он их сам не знает, и это даже к лучшему, что это так; если бы я их знал, были бы это желания). И Лакан пожтому показывает двусмысленность притчи о добром самаритянине: что такое эта притча, которая вся располагается в поле иллюзий о благотворительности? Добрый самаритянин дает плащ, дает хлеб, на Лакан, уже в другом, седьмом томе, "Этика самоанализа", спрашивает: а не в том ли соль истории, что в итоге, доброго самаритянина просили трахнуть этого самого, страждущего? Что сам страждущий попросил его тряхнуть. Ведь очевидно, что если тебя одели, накормили, тебя должны и полюбить? А зачем тогда иначе, это все нужно? Что ж это такая ха благотворительность, если тебе просто дали поесть? Уж будь добр, иди до конца - и не об этом ли, говорит Лакан, подразумевает все христианство, в том, что оно не может сказать напрямую, не в этом ли его "обсценный" низ? Конечно же, говорит Лакан, когда какая-то ваша потребность удовлетворена, не будет ли совершенно логичным, если вы возложите на другого все свои нужды? Здесь необходимо указать на глупость того, что можно назвать "этнографической историей": эта история заключается в том, что якобы когда были открыты первобытные племена, и когда об этом заговорили, возникла иллюзия, что они мыслят совершенно иначе, что они полностью другие, что они представляют собой по отношению к европейцу некоего особенного, и даже лучшего, другого, у которого можно найти некоторые ответы, и вот здесь и появляется представление, что измерение дикаря не содержит в себе того, что называется у нас "экономическим"; если вся европейская мысль основана на калькуляции, на обмене, на капитале, то вот этого самого у дикаря нет, и пожтому нам надо изучать, смотреть, и учиться. Чтобы это подтвердить, Леви-Брюль приводит такую историю: белый человек спасает дикаря из реки. Этот белый человек исследователь, и вот этот самый дикарь начинает буквально начинает ходить по пятам, но вовсе не затем, чтобы услужить, или сделать какое-то благо в ответ, как ждал тот самый миссионер; напротив, дикарь начинает у него требовать всего - водки, еды, продуктов, женщин, чтобы тот построил ему дом, чтобы тот развел ему в этом доме огонь, и еще бог знает чего. И когда возмущённый миссионер (а на самом деле, возмущенный миссионер, будь он немножко поумнее, он давно бы дал дикарю по рукам, будь он тем самым белым гегемоном), но вот, образованный интеллигентный человек, преподаватель университета, он очень долго не может отказать дикарю, он очень долго удовлетворяет его требования, пока наконец не делится этой ситуацией с коллегами и не спрашивает, что же ему в этом отношении предпринять. И вот этот самый белый человек выказывает своим коллегам возмущение и горькую обиду: насколько же больно ему, что этот самый дикарь, оправдвает самые неблагородные гегемонные мнения о нем. И тогда коллеги ему говорят: видишь ли, у этих дикарей есть такое поверье, если ты его однажды спас, ты становишься кем-то вроде его родителя, и ты обязан, поэтому, совершенно закономерно, удовлетворять все его нужды Леви-Брюль показывает эту историю в назидание всем своим белым читателям, чтобы те видели, насколько иначе устроено экономическое мышление дикаря по отношению к нашему, и вот здесь-то и появляется то, что Лакан называет глупостью, потому что совершенно очевидно, что и наше бессознательное устроено точно таким же образом: если другой однажды нас удовлетворил в какой-то ничтожной нужде, не будет ли совершенно естественно, если мы проявим неблагодарность в форме жесточайшей неблагодарности, и начнем постоянно просить у него удовлетворения, ведь он и станет для нас тем самым Большим Другим?
И надо сказать, что некоторые большие другие даже находят в этом некоторое удовольствие, что тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но и надо увидеть, что вот в этом самом пресекании не-благодарности (а мы видим, что корень -благо- в ней также заложен, хотя и отрицательным образом), что в этом пресекании мы ведем себя, как кажется наиболее верно, ведь нужно же когда-нибудь положить этому конец, и когда другой слишком нарывается, скажем, нищий просит у нас, как в известном анекдоте, и поесть, и попить, и переночевать (а мы понимаем, что под переночевать у нас подразумевается, это не просто предоставить ему постель и уйти на кухню, тут нужно идти до конца; неважно, какого пола этот самый нищий), вот, и в этом самом смысле, оказывается, что "благо" здесь таково, что работает двусмысленно: то есть, если требование однажды себя предъявляет, то оно начинает говорить все больше и больше, все громче и громче. И вот здесь-то и появляется аналогия с тем, что Фрейд называет суперэго, или иначе говоря, совестью
Естественным состоянием является не бросок в желание, не попытка желание удовлетворить, отбросив оковы стыда, а напротив, своего рода стыдливость, печатью которой субъект отмечен. Начиная с Мелани Кляйн, становится ясно, что как только в ребенке зарождаются начатки символического - а это происходит еще до того, как он начинает говорить, - уже тогда происходит отказ от удовлетворения. Приходится признать, что у ребенка, который только-только научился поворачивать голову, имеется зачаток будущего стыда, чувства вины, которое всю его судьбу в последующем отметит
Простите, я не понял, из чего и кому становится ясно, что у ребенка происходит отказ от удовлетворения? И как определить момент зарождения символического мышления, если ребенок ещё не говорит? Вообще, какие могут быть внешние признаки символического мышления?
"Разведение бытия и сущего" - вечная задача философии. Отказ от нее = отказу от философии. И современные интеллектуалы (их очень не любил Делез) занимаются больше около философской болтовней, чем размышляют. И да, размышлять (понимать) они не умеют. Так, демонстрируют возможности своей памяти (хотя и диктофон их может заменить).
понимание это не размышление!.. размышление - это предпонимание, это дедукция, логика суждения в поле рациональности... а понимание - это новое Знание в производстве синтетических суждений, по Канту, это то, что понимают в психологии под "ага-переживанием", инсайтом или "эврика" Пифагора. Понимать - значит "схвтывать" смысл, новый для себя или, вообще, для человечества, как происходит это понимание - одна из загадок для философии... собственно, без болтовни, т.е. без способности суждения в поле дедуктивной логики, невозможно осознание новых смыслов, т.е. понимания, т.е. приращения Знания... интересно, как сам Делёз пришел к своим собственным пониманиям, если бы не занимался болтовней? 🙂
